 Двое — это больше, чем Ты и Я. Двое — это Мы
Нет прогресса. Есть движение , в основе которого лежит неустойчивость.
Чем безнадежнее цель, тем глубже эмоции.
Под лучами свободы одинаково быстро расцветают и гладиолусы, и марихуана
Глаза их, казалось, были обращены внутрь…
Переплыл Миссисипи. Так и напишу в Ленинград. По-моему, ради одного этого стоило ехать.
Конфликт мечты с действительностью не утихает тысячелетиями.
Величие духа не обязательно сопутствует телесной мощи. Скорее — наоборот. Духовная сила часто бывает заключена в хрупкую, неуклюжую оболочку. А телесная доблесть нередко сопровождается внутренним бессилием.
- Сколько же они народу передавили? - Кто? - не понял я. - Да эти барбосы...Ленин с Дзержинским. Рыцари без страха и укропа...
- Я не спал, товарищ капитан. Я думал. Больше это: не повторится. - А жаль...
-Набоков говорил: "Случайность - логика фортуны". И действительно, что может быть логичнее безумной, красивой, абсолютно неправдоподобной случайности?..
Мир несовершенен. Устоями общества являются корыстолюбие, страх и продажность. Конфликт мечты с действительностью не утихает тысячелетиями. Вместо желаемой гармонии на земле царят хаос и беспорядок. Более того, нечто подобное мы обнаружили в собственной душе. Мы жаждем совершенства, а вокруг торжествует пошлость.
Зло определяется конъюнктурой, спросом, функцией его носителя. Кроме того, фактором случайности. Неудачным стечением обстоятельств. И даже — плохим эстетическим вкусом
Жизнь продолжается, даже когда её, в сущности, нет.
Меня смешит любая категорическая нравственная установка. Человек добр!.. Человек подл!.. Человек человеку - друг, товарищ и брат... Человек человеку - волк... И так далее.Человек человеку... как бы это получше выразиться - табула раса. Иначе говоря - все, что угодно. В зависимости от стечения обстоятельств. Человек способен на все – дурное и хорошее. Мне грустно, что это так. Поэтому дай нам Бог стойкости и мужества. А ещё лучше – обстоятельств времени и места, располагающих к добру…
В критических обстоятельствах люди меняются. Меняются к лучшему и к худшему. От лучшего к худшему и наоборот.
Со времен Аристотеля человеческий мозг не изменился. Тем более не изменилось человеческое сознание.
А значит, нет прогресса. Есть — движение, в основе которого лежит неустойчивость.
Все это напоминает идею переселения душ.
Только время я бы заменил пространством. Пространством меняющихся обстоятельств…
– Скоро ли коммунизм наступит? – поинтересовался Фидель. – Если верить газетам, то завтра. А что?
Я, вслед за Гербертом Маркузе (которого, естественно, не читал), обнаружил третий путь.
К утру всегда настроение портится. Особенно если спишь на холодных досках. Да ещё связанный телефонным проводом.
— С тобой половина офицеров на «вы». — Ну и что? — Вот и говорят, что ты — композитор. — Чего? — Ничего. Композитор. Оперу пишешь. В смысле — оперуполномоченному. Куму…
А шпионов я вообще не обожаю. И врагов народа тоже. — Ты их видел? — спрашиваю. — Тут попался мне один еврей, завбаней. Сидит за развращение малолетних. — Какой же это враг народа? — А что, по-твоему, — друг?
Мужчина встал. Из кулака его выскользнуло узкое белое лезвие. Тотчас же капитан почувствовал себя большим и мягким. Пропали разом запахи и краски. Погасли все огни. Ощущения жизни, смерти, конца, распада сузились до предела. Они разместились на груди под тонкой сорочкой. Слились в ослепительно белую полоску ножа.
Да ты всю жизнь на одной кобыле ездил. А у меня в каждом СМУ — законная жена…
— Вот мне бы эти сорок тыщ! Так я бы раскрутился. По-твоему, жизнь — что? Она — калейдоскоп! Уж я давал гастроль на воле. Придешь, бывало, в коктейль-холл. Швыряешь три червонца. Тебе — коньяк, бефстроганов, филе… Опять же музыка играет, всюду девы. Разрешите, как говорится, на тур вальса? В смысле, танго… Она танцует, разодета, блестит, как щука… После везешь ее на хату… В дороге — чего-нибудь из газет, Сергей Есенин, летающие тарелки… Ну, я давал гастроль!.. А если вдруг отказ, то я знал метод, как любую уговорить по-хорошему. Метод простой: «Ложись, — говорю, — сука, а то убью!.. » Да, я умел рогами шевелить.
Конечно, все это мишура, серпантин. И бар, и пьяный негр, и айриш-кофе. Но что-то, значит, есть и в серпантине. Сколько раз за последнее десятилетие менялся фасон женских шляп? А серпантин тысячу лет остается серпантином…
Мы без конца проклинаем товарища Сталина, и, разумеется, за дело. И все же я хочу спросить — кто написал четыре миллиона доносов?
Летом так просто казаться влюбленным. Зеленые теплые сумерки бродят под ветками. Они превращают каждое слово в таинственный и смутный знак… ” За окном начиналась метель. Белые хлопья косо падали на стекло из темноты. — Летом так просто казаться влюбленным, – шептал надзиратель. Полусонный ефрейтор брел коридором, с шуршанием задевая обои. "Летом так просто казаться влюбленным…” Алиханов испытывал тихую радость. Он любовно перечеркнул два слова и написал: "Летом… непросто казаться влюбленным…” Жизнь стала податливой. Ее можно было изменить движением карандаша с холодными твердыми гранями и рельефной надписью – "Орион”… — Летом непросто казаться влюбленным, – снова и снова повторял Алиханов…”
Тошнотворная лагерная жизнь даёт языку преференцию особой выразительности. Лагерный язык - затейлив, картинно живописен, орнаментален и щеголеват. Он близок к звукозаписи ремизовской школы. Лагерный монолог - увлекательное словесное приключение. Это некая драма с интригующей завязкой, увлекательной кульминацией и бурным финалом. Либо оратория - с многозначительными паузами, внезапными нарастаниями темпа, богатой звуковой нюансировкой и душераздирающими голосовыми фиоритурами. Лагерный монолог - это законченный театральный спектакль. Это балаган, яркая и, вызывающая и творческая акция.
Я был ошеломлен глубиной и разнообразием жизни. Я увидел, как низко может пасть человек. И как высоко он способен парить. Впервые я понял, что такое свобода, жестокость, насилие. Я увидел свободу за решеткой. Жестокость, бессмысленную, как поэзия. Насилие, обыденное, как сырость.
Я увидел человека, полностью низведенного до животного состояния. Я увидел, чему он способен радоваться. И мне кажется, я прозрел.
Мир, в который я попал, был ужасен. В этом мире дрались заточенными рашпилями, ели собак, покрывали лица татуировкой и насиловали коз.
В этом мире убивали за пачку чая.
В этом мире я увидел людей с кошмарным прошлым, отталкивающим настоящим и трагическим будущим.
Довлатов С. «Зона»
|